…рда?

КАТЯ: Я – точно никто.

РОМА. Если долго смотреть на свет от лампы, а потом резко в сторону, то кажется много всего, чего нет по-настоящему. Если долго смотреть на тебя, если долго видеть лицо твоё, тогда может вполне показаться, что я люблю тебя. Может показаться даже, что ты мой единственный человек. Но это неправда будет. (Смеётся.) Как и то, что земля – круглая, она имеет форму чемодана. Я лучше свет выключу.

КАТЯ. Помнишь, мы мечтали в детстве с тобой, взять провод и протянуть через дорогу, от твоего дома к моему, и подсоединить телефоны, и разговаривать по ночам, когда не спится? Глупые. (Молчит. Долго.) Я хочу, чтобы всё по-моему было, чтобы как волшебство, как чудо. Чтобы вся жизнь-чудо. Чтобы чудо не казалось чудом, понимаешь меня, нет? Можно взять уголь и написать на стене крашенной слово какое-нибудь. Волшебное слово.

РОМА. Пожалуйста, да? (Смеётся.) 

КАТЯ. Любовь или смерть. Счастье или горе. Что-нибудь, отчего бы вся моя жизнь, всё моё существо, отчего бы всё-всё поменялось. Я напишу Любовь крупными буквами, и меня все любить будут сразу. Напишу Счастье, и мама моя вылечится и забудет всё. А Смерть я не буду писать, не дура. Но кто-нибудь обязательно напишет. Всегда есть кто-нибудь, кто хочет, чтобы смерть была. Тогда я возьму щётку, подойду к стене и сотру, каждую букву, каждую чёрточку в этом слове. С, М, Е, Р, Т и мягкий знак. И всё, и не будет смерти для меня, ни для кого не будет. Ты понимаешь, о чём я.

РОМА. Понимаю. Я не хочу, чтобы умирал кто-то, кто есть в моей жизни. Пусть они вечно живут, пусть они переживут меня все. Я не хочу видеть, как они умирают, я не хочу хоронить их. У меня ещё никто-никто  не умирал. Я поэтому и животных не завожу никаких, они всё равно умрут раньше, чем я. Я не могу этого. Надо написать на стене смерть. Она придёт и заберёт меня.

КАТЯ. Напишем смерть в квадрате, и нас не станет с тобой. Потому что и я тоже не хочу видеть тебя. Таким.

 

Катя повернулась, побежала по лестнице. Хлопнула дверь внизу. Катя идёт по улице, плачет. Из-за слёз всё перед её глазами расплывается и превращается в одно что-то большое и грустное. Кажется, нет уже этой улицы, этого её мира. Осталась тоска одна.

 

КАТЯ. Я буду сама с собой говорить, кому-то, кто есть рядом. Я знаю, ты смотришь на меня и отпугиваешь плохое. Ты самый лучший, ты ангел или дьявол. Я каждый день возвращаюсь по дороге этой, мой дом – третий. Два длинных дома и первый подъезд третьего – мой. Свет от окон и отражение от деревьев на асфальте, ночью – одинаковое и постоянное – именно это встречает и ждёт меня, каждый день.

 

Сцена третья.

 

Софья Петровна спит. Положила голову на стол и уснула. Света и Рома сидят на табуретках, совсем близко друг к другу. Света сначала говорит тихо, но когда понимает, что Софью Петровну ничем не разбудить – говорит в голос.

 

СВЕТА. Ты не знал? Только о себе всё – бабье лето, блин, бабье лето, земля имеет форму….Она мужика любила, отца то есть Катькиного. Когда не любовь, когда болезнь уже это. И он любил вроде. Но взял и с другой переспал. Глупо как-то, по пьянке, с кем – не помнит. Пришёл главное утром, и всё по-честному доложил ей. А она уже Катькой беременная. Получается, всё, нельзя простить. Он и просил, и умолял, и запугивал. Вроде как ребёнок у них будет. А она – нет. И всё говорила ему – я люблю другого. Прикинь? Помешалась. Скажет ему – иди типа нафиг. А ночью плачет – люблю, люблю. Чего уж там, как бы было дальше у них – я не знаю этого. Катьку родила, заботы, то, сё, не встречала его, не видела. А через год узнаёт – вышел из окна он, с девятого этажа, поскользнулся, скользко было… И всё. Ребёнок маленький, а мать в дурке лежит. И всю жизнь так. Полечится – забудет вроде. А время пройдёт – опять его вспоминает. Он жил в доме напротив, через дорогу. Его окна были напротив их окон. Он каждый день в их с дочкой окна смотрел, на свет в их окнах, ясно? И из-за угла подглядывал, как она коляску из подъезда выкатывает. Потом его мать письмо Катьке подкинула и всю историю в подробностях. Любовь это, да? Кому любовь эта твоя нужна?

РОМА. Нет, это просто-напросто слово. Его на стене, углём написали. Его нет. Это просто буквы. Образ красивый это просто.

 

В дверь звонят. Долго, долго. Софья Петровна мычит, открыла глаза, закрыла, захрапела. Рома сидит, не хочет открывать дверь. Молчание.

 

РОМА. Тихо стало. Не по себе как-то. Звенит тишина.

СВЕТА. Это потому что спать пора. Я у тебя на кухне лягу. Домой рано уже. Можно?

РОМА. Я схожу, проверю.

 

Рома открывает дверь. Окно в подъезде распахнуто, ветер. Холод наполнил подъезд. Холод пробрался через открытые двери в квартиру Ромы. Света встала, тоже вышла в подъезд. Рома долго смотрит на распахнутое окно. Видит на стекле бумажку, кто-то на жвачку приклеил. Рома отрывает её, читает.

 

РОМА. Бред какой-то.… Прости, моя любовь опустошила меня, я пустая, я не хочу жить больше, как бы глупо и страшно не звучало это. Про тебя я ничего не скажу плохого, ты – хороший, ты – любимый, навсегда. Прости, но ничего другого делать не остаётся.

 

Рома поворачивается, видит Свету.

 

РОМА. Она выбросилась. Это я виноват, да?

 

Рома подошёл к открытому окну, хотел вниз посмотреть, на асфальт. Но вдруг – снег пошёл, полетел. Рома кричит в окно – Happy birthday too you.

 

Сцена четвёртая.

 

Очень темно. Темнота. Стены. Квартира. Квадрат комнаты, коридор. Идёт кто-то, пробирается сквозь темноту, сквозь её невидимые стены и решётки. Это Мать. Она села на пол, что-то ищёт в темноте. Поднялась. Уронила какие-то банки, кастрюли. Опять села на пол, шепчет.

 

МАТЬ. Я вернусь к тебе, я приду, милый мой, хороший. Ты самый лучший, ты самый любимый. Подожди меня только, не уходи никуда. Я приду, и у нас всё с начала начнётся.

 

Мать поползла на коленях. Темнота не пускает её, она – её защита. Но Мать не нуждается в ней, ей уже надоело быть одной. Мать выдвигает ящик кухонного стола, достаёт нож, садится на пол, улыбается. В окно, с улицы, заглядывает свет, смотрит на Мать. Она ударяет ножом по венам. Кричит. Ползёт обратно в комнату. Темнота берёт её на руки, кладёт на кровать, закрывает одеялом и шепчет – спи.

 

К Кате подходит бабка, она маленькая, сухонькая, в чёрном платке, глаза блестят, налились красной кровью. Катя оглядывается. Она стоит в сарае, рядом куры бегают, клюют зерно с земли. Бабка наклонилась, берёт кусок земли, кидает в Катю, что-то шепчет, плюёт ей в лицо, смеётся. Бегает вокруг неё, как курица, шепчет, кричит. Или это и есть курица? Может, это всё снится Кате. Она закрывает глаза, открывает. Перед ней свежевырытая могила, в могиле – открытый гроб. Катя подошла к краю могилы, смотрит вниз, бабка подбегает сзади, толкает Катю. Катя падает, и её тело ложится в гроб. Бабка берёт крышку, прыгает, кладёт в гроб свечи, спички и заколачивает гроб. Катя кричит, бабка колотит своим молотком, смеётся, кудахчет, как курица: Ничего, молодая, полежишь – образумишься. Потом спасибо скажешь ещё. Бабка очищает крышку от земли, видно, что на крышке – много дырок. Бабка поднимается из могилы, карабкается, шепчет: Ничего, три дня полежишь, а потом всё, как рукой снимет, думать забудешь про него, жить захочешь.

 

Сцена пятая.

 

Мать и Девочка едут в трамвае. Девочка смотрит в окно, иногда на Мать.

 

ДЕВОЧКА. А мы скоро приедем, мам? А то я спать хочу. А мы обедать будем? А мы едем куда? К бабушке и дедушке?

МАТЬ. Не обедать, а ужинать, вечер уже. А обедают днём. А ужинать ты не будешь, потому что у тебя в животике червяк живёт. Ты лизала ручку в автобусе, он поселился, и ты не будешь кушать.

ДЕВОЧКА. Это у тебя червяк. А мы едем к дедушке, чтобы его с днём защитников поздравить?

МАТЬ. А как вы сегодня мальчиков в садике поздравляли?

ДЕВОЧКА. Мы все пели песни, только я уже не помню какие, я устала уже. Полина подарила Косте машину, а я Вове руль.

МАТЬ. Руль от машины?

ДЕВОЧКА. Нет, ты что, не знаешь, руль такой, с кнопочками, он бибикает и сверкает. Мы продарили подарки и всё. А послезавтра концерт, нам роли дали. Мы станем с девочками уродинами.

МАТЬ. Нет, ты плохо запомнила, Родинами.

ДЕВОЧКА. Да, я и без тебя знаю, что Родинами, не спорь со мной, я всё знаю.

МАТЬ. Ну хорошо, тогда я не буду больше ни о чём тебе рассказывать.

ДЕВОЧКА. Нет, я знаю всё, что в садике есть, а больше я ни про что не знаю. Мамочка, а скоро я стану молодой и взрослой, скоро мы с тобой в школу пойдём?

МАТЬ. Расскажи сказку лучше.

ДЕВОЧКА. Я знаю две – про репку и про красную шапку. Буду про репку. Посадил дед репку. И что с ней стало? Я забыла. А, выросла. Большая-пребольшая. Тянет дед, не может вытянуть. Позвали бабку, не можут вытянуть, позвали внучку, опять не можут, позвали собачку, мам, её звали как-то. Жучка? Тянут – потянут, не можут вытянуть. Позвали тогда киску, ой, мурку, ой, кошку. Тянули – тянули и вытянули. Да, всё равно не можут. Позвали мышку и вытянули. Мы станем Родинами, будем ходить и поздравлять всех. Мамочка, а хочешь я тебе песенку спою? Вышел Петя на лужок, захотел он прогуляться. А навстречу кошка – мяу – Петя испугался. Заболел наш петушок, лежит в постельке мягкой. Пришла кошка – принесла порошок, выпей, Петя, он полезный и сладкий. Выпил Петя порошок, стал весёлым и здоровым. А дальше я не помню. А скоро мы приедем, мам?

 

Мать и Девочка в магазине, в обувном отделе.

 

ДЕВОЧКА. Мамочка, а как я буду в белых бурках по улицам ходить, они же замараются. Бабушка сказала – надо брать немаркие.

МАТЬ. Во-первых, не белые, а красно-белые, а, во-вторых, не слушай бабушку, она старая и ничего не понимает.

ДЕВОЧКА. Нет, она сказала – немаркие, купи мне вот эти, чёрные.

МАТЬ. Нет, чёрные – некрасивые, ты же девочка, на тебе должно быть всё красивое.

ДЕВОЧКА. Они измажутся, и мы выкинем их.

МАТЬ. И купим новые. Не волнуйся.

 

Мать укладывает Девочку спать.

 

ДЕВОЧКА. Мамочка, а ты знаешь, что тётя Маша скушала ребёночка? Я хотела, чтобы она поднимала меня высоко-высоко, я с ней играться хотела. А она говорит – я не могу с тобой больше играться, мне тяжело. А я её спрашиваю – вы заболели, тётя Маша, у вас головка болит? А она говорит – нет, у меня ребёночек заболел, он в моём животике сидит. Мамочка, она скушала его. Мамочка, а как он живёт там? Там ведь темно и бабайки живут.

МАТЬ. Не говори ерунды, спи давай.

ДЕВОЧКА. Мамочка, а она его скоро выпустит?

 

Сцена пятая.

 

Бабье лето - это процесс фотосинтеза, трансформирование  поступающей на землю энергии солнечной радиации в энергию химических связей. Осуществляется обычно растениями в форму теплоты или консервируется в земной коре в виде залежей угля. Процесс фотосинтеза. Происходит с участием поглощения световых пигментов, а прежде всего хлорофилла.

 

Утро. Катя, Света и Рома сидят за столом, едят. Из комнаты выходит заспанная Софья Петровна.

 

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. Послушай, Ромик, а ты бы поставил у нас Моцарта и Сальери. На нас бы со Светкой. Я бы обязательно Сальери была. Поставишь? Ты же режиссёр что надо. А мы сыграем, не боись. Катька декорации нашьёт, сделает. Всё ведь рядом. И, главное, сцена есть.

РОМА. Я Пушкина не люблю, извините.

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. Ради нас, постарался бы, а? У тебя ж на доме табличка висит – дом образцового содержания. Ты должен образцом быть, должен женщинам только приятное делать. Вот ты знаешь, какой он – настоящий мужчина? Это когда можешь сказать себе – опустись, нельзя эту бабу трогать.

РОМА. Никому я ничего не должен, разве что матери, за то, что родила. Мы в колхозе картошку копали весь день. А у девок спины болели. Я ночью в палатку приходил к ним и топтал их. Помогало. И они кричали всегда. И все думали – у них там любовь. У меня с ними то есть. И мне тоже нравилось так думать. Молодой был. Смешно даже. А на поле они оказались как-то позади абитуриенток, не успевали за ними физически. Копают картошку и плачут. Лица мокрые, в грязи. А мы смеялись – ведь не в картошке же этой счастье.

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. А мы это что же – проспали все работу, да?

СВЕТА. На улице минус жестокий. Отменили работу нашу. В ДК – дубак, руки отмерзают. Детей только морозить.

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. Может, тогда репетировать начнём, текст раскидаем.

РОМИК. Я не участвую в этом.

КАТЯ. (Вдруг.) Не было девушки этой. Это Светка фотку принесла, попросила у кого-то. Это мифический персонаж. Это место ритуального захоронения железного века. И ты там уже ничего не раскопаешь, Рома.

 

Рома поворачивается на Свету. Смотрит на неё. Долго смеётся.

 

РОМА. Я был Маленьким принцем и умер в 44 года. А в другой жизни я был гангстером и погиб при ограблении банка. Сейчас я живу свою третью жизнь, больше не дано. И я хочу быть первым, кто будет захоронен на Марсе. И если завтра утром ты проснёшься и будет везде темно, то знай, что это я погрузил во тьму город.

КАТЯ. А у меня мама вылечилась. Сегодня сама завтрак приготовила. Мы ели вместе. Я забыла уже – как бывает такое на самом деле.

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. Я на Пасху куличей накупила, рублей на 400. А зачем – сама не знаю. Красивые они. Домой пришла, сын ругается, денег нету. А мне хорошо, радостно. А знаете – три волшебных «Р»? Реанимация, реабилитация, релаксация. Так всегда жить надо. И тогда всё-всё будет. Я испугалась. Пьяная, а всё слышала. Тоже подумала, что умерла ты, Катька. Всё шутит кто-то. Бабка у меня лежала при смерти, далеко, в другом городе. Я и не помню её совсем, давно это было, в детстве. Она говорит – повесьте мне её портрет над кроватью, на стенку. Мой портрет. Скучала очень. Повесили. Она отвернулась и так и умерла, на меня глядя.

СВЕТА. Не обижайся, Ром. Это я от любви такая, извини, что обманула, хотела побыть с тобой. Мы все с тобой побыть хотели. А то бы ты и не стал отмечать, не стал бы с нами видеться. Вроде работаем вместе, и живём рядом, а не встречаемся ведь совсем. Неправильно это. Нельзя так жить. Все беды от безразличия. И болезни тоже. Когда тебе наплевать на всё, тогда и миру на тебя, Богу, силам там каким-то.

РОМА. (Смеётся.) Да что ты, Света, мне не нужен никто, у меня вы есть. Правда ведь? Мне не плевать на вас. Нет. Я просто забыл, что у меня есть кто-то.

КАТЯ. Даже если я уеду на край света, я всё равно буду писать тебе оттуда. И если даже я умру, я всё равно найду способ общаться с тобой.

РОМА. Эта вся полоса оттого, что я фильм плохой посмотрел. Я диск с ним поцарапаю и выброшу. И тогда всё хорошо станет. Как в детстве, зимой, в бане женской. Там наверху, под крышей, маленькое окошечко было. Мы на крышу друг за другом залазили, а там лёд, скользко. Мы на живот ложились, голову свешивали и в окошко смотрели. А там пар от мороза, не видно ничего, только плеск воды слышен да голоса женские. Всего несколько секунд продержаться можно, и на земле уже, в снегу. И следующий полез, и опять свалился. А потом все рассказывали – кто чего там видел, и все-все врали друг другу. Я однажды был очень рад тому, что Брежнев умер. Я в детстве войны боялся. Потому что говорили всегда – скоро холодная война будет. И вдруг говорят по радио – внимание, важное правительственное сообщение. Я подбежал, выключил радио, зажмурился и под стол залез. А потом оказалось – там сказали, что Брежнев умер. Всего-то – Брежнев.

КАТЯ. Всё равно - весело вчера было. Хорошо посидели.

СОФЬЯ ПЕТРОВНА. (Плачет.) Да, Ромик, спасибо тебе, что ты такой родился, что ты есть такой на белом свете. Всем за тебя спасибо.

РОМА. Да чего вы, чего, мне неудобно аж стало, неудобно, что я такой хороший. Плохой я, раз погода не хочет мне подарка сделать, презента ко Дню Рождения.

КАТЯ. Вчера только снег, а на утро – опять осень. Холодно только.

РОМА. Осень – не лето. Не бабье лето то есть.

 

Рома подходит к оконной раме, заглядывает на улицу, открывает окно.

 

Напротив, на стадионе, начались соревнования. Бегут спортсмены, тренер в микрофон выкрикивает – время, результаты, фамилии.

 

РОМА. Бегут опять. Я тоже бегать начну. Брошу всё, займусь делом. Не важно – есть бабье лето, нет его. Холод, жара – это всё так, между делом, в проброс. Женюсь на первой встречной, чтоб квартира мне, а ей заплачу, невесте моей. Так правильнее. Нельзя никого обманывать. Я не могу любить. У меня другая миссия в жизни. Не всем же быть счастливыми. Надо всегда заниматься чем-то, всегда делать что-то важное для себя, всегда быть кем-то. Я проходил тест недавно – мне сказали – у вас очень редкий тип, называется «маршал Жуков», он был у Сталина и Ленина. То есть, я – редкость, я редкий тип. Мне от этого в жизни отталкиваться надо. Этим жить надо.

 

Все подошли к Роме, смотрят на улицу, на стадион, на спортсменов. Смеются. Хорошо им, радостно, весело, счастливо и как-то так ещё. Как-то очень – очень. Как-то так, как должно быть всегда, как может быть всегда. Или, по крайней мере, бабьим летом, в день после Дня Рождения.

 

Спортсмены на стадионе остановились. Тренер их в ряд построил. Стоят они и все-все смотрят на окно Ромы, на людей в окне. Рома им машет, кричит что-то.  Спортсмены ему улыбаются в ответ. Стоят – не шевелятся, как будто здесь  караул держат.