Александра Чичканова.

 

 

Размазня.

 

ПЬЕСА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ.

 

Широк и жёлт вечерний свет,

Нежна апрельская прохлада.

Ты опоздал на много лет,

Но всё-таки тебе я рада.

А.Ахматова.

Действующие лица.

 

Мужчина (он же Виктор) - 42 года

 

Парень (он же Андрей) - 20 лет

 

Мария – 44 года

 

Анна – девушка Андрея, 18 лет

 

Игорь – 25 лет

 

Оля – девушка Игоря, 20 лет

 

Сцена первая.

 

Как суметь, как вдруг оказаться внезапно там, где хочется тебе. Вдруг вспомнить место то, которое на фотографии этой. Вдруг вспомнить тот запах, тепло почувствовать. Я стану коллекционировать воспоминания свои, я положу их в большой деревянный сундук и закрою на старый замок ржавый. Я буду открывать его, когда вдруг вспомню белые шторки на окне моём, в поезде этом.  Я буду вдыхать мысли и желания, я буду снова прикасаться к этому, только глазами, только одним взглядом.

 

Гостиничный номер. Две кровати, тумбочки, телевизор, радио на стене. Парень

стоит «на пороге», дверь открыта. Парень в трусах - семейниках, жуёт жвачку.

Мужчина стоит в коридоре, в дверях. Он в джинсовом костюме, на плече спортивная сумка.

 

Парень. Да поймите вы, дядя. Мне фирма этот номер весь оплатила. Я тут как король, я тут два дня жить должен. Один. Это не ясно вам? Мне что делать? У меня работа ответственная. Я отдохнуть должен. А вы тут мешаете, задерживаете вообщем.

 

Мужчина. Ты пойми, и я пойму. Я ведь дядя уже, как говоришь. Куда мне идти-то? Вечер, видишь. Утром я уезжаю. Поезд у меня. С пересадкой. Ясно? Не было других поездов. Билеты были, да кончились все. Они тут больные, ремонт летом делать. Почти что аж 70 процентов под ремонтов у них. Нет номеров, ясно тебе? Заняты все. В одном муж с женой, в другом мать с дочерью. И одноместные. К кому мне пойти? Внизу посоветовали к тебе обратиться.

 

Парень. Я вам хоспис, что ли? Рука помощи? Не в советском союзе уже. Всё не привыкли, дядя? Мир катится в хаос. Никто не помогает друг другу. Смысла нет.

 

Мужчина. Я б на вокзал пошёл, мне всё равно где. Но вокзал в одиннадцать, в двадцать три ноль-ноль закрывается. Это не город. Это пересадочный пункт без условий.

 

Парень. Мне всё равно, если честно. Я не мешаю никому. Мне никто. Какой смысл во всём этом? Объясните хоть вы мне. Спрашивал у всех ходил, ответа не знают, а всё требуют только.

 

Мужчина. Я заплачу. Ты думала, так я? Нет. За койко-место отдам, как полагается всё. По-честному. Тебе отдам. Хочешь? Им не надо. Упросил я. Им за два заплатили. Тебе же выгода. Чё сидеть тут, телевизор не робит, не знал? Тут всё для красоты. Городок мизер просто. Ничё нету. Тут рыба недалеко, только выловили и засушили. Съешь, подобреешь, может. Я сбегал бы. И пиво тут, нефильтрованное. У себя не найдёшь такого. Согласен, нет? Принесу, накрою. Как полагается. По высшему разряду. С рестораном не различишь даже.

 

Парень проходит в номер, садится на кровать. Берёт какой-то журнал.

 

Парень. (Не смотря на мужчину.) Если нефильтрованное только если. А так – не надо.

 

 

Сцена вторая.

 

Тот же гостиничный номер. Две кровати, тумбочки, телевизор, радио. За столом сидят двое – Парень и Мужчина. Едят рыбу, пьют пиво.

 

Парень. Я не особо люблю, солёная очень, хотя вкусная, конечно, тут под рукой река, лови - не хочу, нам бы так в городе, а то что - один пруд, и тот – загажен. Потом всю ночь, знаете, пить хочется, а нам из-под крана придётся, бар до двенадцати, закрыт уже.

 

Мужчина. Я раньше тоже, говорил без умолку, прозвище – Говорухин было. Потом этот, ну, политик такой, тоже Говорухин, приятно как никак. А так у меня – простая русская – Сидельников, от слова – сидеть. Ну, я и сидел, отсидел своё, 20 лет на заводе. (Смеётся.)

Я тебе так, Андрей, скажу, если нет подвязок – всю жизнь в долгах будешь, перебиваться, а не жить. А если подвязки есть – в тюрьму тогда сядешь.

 

Парень. Зачем соли столько, для веса, что ли.

 

Идёт в ванну, включает кран, моет рыбу. Ест. Вдруг соскочил. Вытряхивает рюкзак. Содержимое падает на кровать, на пол. Парень роется, ищет что-то. Резко закидывает всё назад, подходит к тумбочке, достаёт нож.

 

Парень. Это то, что от отца осталось. Он ушёл от нас, когда меня и на свете не было. Думал, просрал где-то. Мать не простила бы. Потом мозги трепала бы - зачем взял, хлеб в поезде можно и руками отломать, а колбасу чё резать, кусать надо.

 

Мужчина. Такие в моё время на каждом углу продавали. Типовой экземпляр называется. Нож «Охотничий». Цена 5 рублей 30 копеек. И ещё совет – до тридцати не увлекайся сильно и не женись. Я как муравей прожил, всю схему просёк эту. У них там схемы такие, нам и не снилось, нам и не придумать, не догадаться никогда, а им что, они каждый день так. Правильная организация жизни у них. Счастливы все.

 

Парень. Ну, а мы что, мы тоже счастливы, пьём вот, рыбу кушаем, куда счастливее-то? (У Парня зазвонил телефон.) Да, мамочка… Конечно… Нет, хороший оказался, Виктором зовут… Сидим, телевизор смотрим… Да, завтра, встречать не надо, не маленький… И тебе спокойной.

 

Тишина. Мужчина открывает очередную бутылку пива. Пьёт.

 

Мужчина. Любишь? (Парень кивает.) И я свою, представляешь, до сих пор, хотя вон какой уж, старенький стал. Отец мой в 45 помер и дед тоже. Скоро и я помру, наверное.

 

Парень. Ну что вы, помирать ни к чему, сейчас столько всего интересного, каждый день какое-нибудь новое открытие в мире происходит, учёные уже из людей киборгов делают, практически любой мёртвый орган с помощью компьютера восстановить могут. Правда, это только в Америке пока. Ну, туда ведь и поехать, если что, можно. Опять же – нанотехнологии…

 

Мужчина. Человек не от болезней гибнет, не от вирусов, а когда внутри жжёт постоянно что-то. Я уж и пить пробовал, не помогает. Книжки стал читать разные, которые в молодости мимо прошли, недавно «Дон Кихота» прочитал. Там, понимаешь, свобода такая, захотел он – сделал себе шлем, копьё выстругал, и путешествовать поехал. Суть не в этом даже. А в том, что он верит в то, что рыцарь он, что есть замки, снадобья волшебные.

 

Парень. (Смеётся.) Это же сказка. Фантастика. Выдумка автора, одним словом. Нельзя верить в это!

 

Мужчина. Я понимаю, что все одиноки, что это так от природы, но жжёт всё равно. Понимаешь, я что понял, что каждый одинок по сути, каждый ищет себе отдушину, игру, играя в которую становится не так скучно и пусто – кто-то семью заводит, детей, собаку кто-то, компьютер, кто-то работает с утра до ночи. А я бы хотел быть одиноким, не придумывать себе ничего и быть счастливым. Как сделать так, не знаешь?

 

Парень. Может, это и хорошо, может, это и есть самое главное, самое правильное для человека – по гостиницам жить, как я вот, не имеешь ничего, ни по кому не скучаешь, ни с кем расставаться не жалко. Есть в этом – разнообразие, смена обстановки, так сказать.

 

Мужчина. Я вот работаю, тружусь. Отпуск первый раз за пять лет взял. Потому что не хотел отдыхать, не требовалось. Понимаешь? Поехал сына повидать. Впервые. Такой вот я отец хороший. Как-то и самому не хотелось, да и мать его, тоже, хороша, пять лет назад написала, когда ему 16 исполнилось. Смешная такая. Только, говорит, не приезжай, ни к чему это. А сейчас чего-то не спится по ночам. С одной мыслью в голове просыпаюсь. Растёт там себе. Уже институт закончил. Даже фотографии ни одной не видел, мать его не хочет высылать, боится, что сделаю что-нибудь по фотке… дура…

 

Парень. Я считаю,  не честно это. Вот если парень живёт и он нифига вообще не добился, не выучился, денег у него нет, бухает пиво на улицах или девка тоже такая же. Но если у них ребёнок есть, родили по молодости ещё, тогда все их уважают, льготы им всякие, помощь. А дело-то нехитрое, родил и всё тут.  Я вот тоже без отца вырос. И ничего. Я даже не обижаюсь на него нисколько. Ребёнка родить легко. Это ж к чему привык. У меня не было отца, мне и не надо. Я не знал, что это такое есть на самом деле за явление. Не знал и не хотел. Вот если бы он пожить успел с нами и потом ушёл, тогда бы, я думаю, расстроился.

 

Мужчина смотрит сквозь стекло стакана на яркую лампу, улыбается.

 

Парень. В школе, правда, издевались, мол, заступиться некому, можно всё. Но у меня и мама мировая, и сам я – с директором задружился, мелким ещё, потом всё время беды не знал.

 

Мужчина. Нет, без отца хреново, я тебе так скажу. Без отца ты никто, ты размазня, ты ничтожество. Ты за себя никогда заступиться не сможешь.

 

Парень. Вы чего несёте? Спать давайте. Ложиться пора.

 

Мужчина. Андрей, да я серьёзно же. Я понимаю, что сын мой – он размазнёй вырос, маменькиным сынком, понимаю, поэтому еду к ним, чтобы увидеть его и, может, что-нибудь ещё изменить успеть.

 

Парень. Полжизни прошло у него. Ты кого менять собрался? Ты на себя посмотри. Думаешь, такой, как ты, что-то поменять, изменить сможет? Да ты ему всю жизнь испоганил. Знаешь, какое западло, когда тебя попрекают во всём, что, мол, раз отца нет, значит, ты такой козёл и растёшь. Конечно, говорят, безотцовщина, кто ему покажет, как надо делать, кто уму научит? Некому. С ним и дружить в облом всем, нет интереса. Ты понимаешь это?

 

Мужчина. Раз-маз-ня. Одни разговоры красивые говорить умеешь. И мой такой же, наверное. Приеду, посмотрю. А он обрадуется, скажет, как же долго, па-па, я тебя ждал, как я хотел увидеть тебя, как хотел просидеть весь вечер за столом, друг против друга при свете нашего с мамой торшера, как хотел всё-всё рассказать тебе…па-па, па-па…

 

Парень берёт со стола нож. Замахивается.

 

Парень. Видел? Кто я – размазня? Нет, это ты размазня, ты, это ты ничтожество, даже звери признают детей своих, выкармливают, а ты, ты никто.

 

Парень кидает нож на пол. Он почти к дверям улетает.

 

Мужчина. Размазня, видишь.  Ничтожество. Без отца так и бывает обычно. Именно такими и растут дети, парни в особенности. В зеркало посмотри.

 

Парень хватает Мужчину за плечи, трясёт. Потом сильно пинает коленом в живот. Мужчина падает на колени.

 

Мужчина. Андрей, ты чего. Я же тебе правду говорю. Кто тебе ещё скажет? Кто? Все обманывают, красивые слова только, Андрей, зачем ты, не надо, не уходи, Андрей. Послушай. Я ещё не всё рассказал тебе.

 

Парень быстро собирает вещи, убегает из номера.

 

 

 

Сцена третья.

 

За окном - дома, высотки, куча гаражей и железная дорога, где день и ночь ходят только грузовые поезда – коричневые, жёлтые, зелёные, прямоугольные и овальные  вагоны с номерами и надписями того, что они везут. Показываются из-за поворота, проезжают с грохотом и растворяются навсегда. Впереди состава сидит машинист, который везёт за собой вереницу вагонов, который каждый раз видит этот дом, это окно, но который даже не знает, что есть такие люди на свете, люди, которые живут в этом доме. На горизонте, там, где кончается небо, там облака уходят в лес – две полосы – тёмная и светлая, зелёная и оранжевая, берёзы и сосны. Скрип ржавых вагонов, шум машин.

 

Мария. Как же так, Витенька? И в милицию не заявил?

 

Виктор. Да ладно. Жалко стало. Молодой ещё совсем. С дуру. Пива напился, по телевизору детективы увидел. Что взять с него? Так – хороший парень. Не курит даже. Жив я вроде. В больнице тоже, говорят, напиши заявление. Язва у меня. Обострилась. Так ничего. Я ведь и как зовут его - не знаю. Не могу написать. И общались – то, вечер всего. А будто – родная душа, будто знаю я его или знал. Что-то такое, внутри, говорить с ним хотелось, по душам, красиво говорить, не как на работе, с мужиками, а что-то жизненное, важное очень.

 

Мария. Я бы тебя и не узнала на улице. Изменился. Пьёшь, что ли?

 

Виктор. Нет, вроде. Забыла? Я ж за станком всю жизнь. Чтоб руки тряслись – нельзя это. Уволят напрочь сразу.

 

Мария. Витя Сидельников – токарь первого разряда. (Смеётся.) «Мечта любой девушки», стенгазету помнишь? Кто-то приписал под твоей фотографией? Как же ты живёшь, Витя?

 

Виктор. А не ты написала разве это?

 

Мария. Я смеялась громче всех над тобой тогда. Один раз в жизни. Когда ты подошёл к стенке и увидел надпись. Ты тогда такой смешной был. Неуклюжий. Вечно губы обветрены, штаны короткие. Тогда я и заприметила тебя, глаз положила, как говорится у нас, у женщин с завода. Зачем мне писать?

 

Виктор. (Вздыхает). Хорошо живу. Один. Не холостяк, нет. Встречаюсь иногда с кем-то. Для жизненного тонуса, так сказать. Для общего укрепления организма. Врачи рекомендуют даже. Стакан вина перед сном и всё с ним нижеследующее. (Смеётся).

 

Мария. Андрюша в командировку ездил, дня три назад вернулся. Гуляет где-то, выходной. Ночевать не оставлю. Извини.

 

Виктор. А у меня дома газета лежит эта. Висит то есть… Как тогда, там, на стенке, в прихожей только. Как зайдёшь – каждый раз смотришь. И почерк на твой похож. Приеду, сниму обязательно и выкину или нет – отдам в музей боевой и трудовой славы завода нашего славного. Посылку вышлю тебе, отнесёшь. Прямо так – с надписью. ( Молчание.) Думал, ты съехала.

 

Мария. А я тут как тут. Не сдвинулась даже. Хотя, нет, начальником участка сделалась на заводе нашем. За молодыми присматриваю. На путь ставлю их истинный. И по профессии помогаю. Сижу на одном месте двадцать лет. И ничего, радует. Я поняла, что для некоторых скучно жить, если нет перемен, а для других, как для меня, например, в этом и есть счастье, в том, чтобы не рыпаться, не выгадывать, не суетиться, а жить просто. Сестра моя, помнишь? Ездила вот всё, весь союз объездила и вернулась – говорит, поняла, что не её это. Хорошо хоть поняла, а не провела жизнь, так и не поняв главное. А главное – понять, чего ты хочешь, как хочешь ты прожить. И не жалеть ни о чём. Я вот о тебе не жалею.

 

Виктор. Ну да, здесь хорошо. Я, знаешь, первое время уснуть не мог. Окна у меня во двор выходят, тишина, гробовая такая, знаешь, когда лежишь и слушаешь её, тишину, когда в голове звенит. И тебя нет рядом.

 

Мария. Смешно. А я хорошо сплю, кажется. Хотя шум такой, телевизор заглушает иногда. И пульт сломался. Приходится всё смотреть кусочками и по половине. Не слышно. А вставать лень. (Смеётся.)

 

Виктор. Счастливая. Хороший сон-признак здоровья.

 

Мария. А здоровье – признак богатства. (Опять смеётся.) Может, чай? Или кофе? Или что-то такое, в этом роде?

 

Виктор. Предложить чай – это признак уважения, так?

 

Мария. А согласиться – это, ведь знаешь, тоже признак уважения.

 

Пьют чай, Виктор смущается, смотрит в окно, поезда с грохотом тормозят на поворотах, звенят всеми «телами» своими.

 

Виктор. А помнишь, когда я был в армии, ты вдруг написала мне – Я заберу тебя и увезу, куда захочешь, если ты только пожелаешь этого. Это неправда?

 

Мария. Тебе же было плохо, сам написал, били тебя, что ли. Я написала тогда то, что ты хотел услышать от меня.

 

Виктор. Но это же неправильно. Так нельзя. Надо писать и говорить только правду. Тебя разве не учили, не научили в детстве?

 

Мария. Правильными могут быть только геометрические фигуры, чертежи домов, мосты через реку, столбы возле железнодорожного полотна, вагоны поездов, ответы в математических задачах. А человек – он непредсказуем и неправилен по сути своей. Нет правильного ничего, нет правильных людей. Правила придумали те, кого уже давно нет на свете.

 

Виктор. А поехали куда-нибудь? Вместе? Вдвоём? Куда-нибудь далеко, на самый край света?

 

Мария. А разве здесь тебе не край? Вон, посмотри в окно – видишь две полосы? Видишь горизонт, который заканчивается прямо на них? Берёзы и сосны? И так уже много-много лет. Иногда, кажется, что край – он везде, где я нахожусь.

 

Виктор. Но там дальше есть что-то. Просто ты не видела и не знаешь.

 

Мария. Этого не видел никто. И не увидит. Туда не пойдёт ни один человек. Потому что то, что всех ближе – оно всего больше и неинтересно.

 

Виктор. Хорошо, а тогда давай продадим всё – ты что-нибудь, а я свою квартиру и поедем на необитаемый остров. И будем там совсем одни.

 

Мария. Ага, а потом придёт Пятница и съест нас. (Смеётся.) Ты ж даже костёр разжечь не сможешь. С тобой там неинтересно. Я шла одна вечером, приехала в горд, в область, к подруге своей, школьной, шла мимо красивых вывесок от магазинов, мимо огоньков, развешенных почти на каждом заведении. Вот светится вывеска модного ресторана. Я могла бы зайти туда, у меня хватило бы денег, только как я могу понять тех людей, которые сидят, которые любят быть там, зачем мне эти красивые тарелки, официанты эти? Я никогда не буду счастлива там. Я нахожусь не в том мире, не в том времени, я не ощущаю того, что происходит вокруг, что мир меняется со скоростью света. Сносят старые дома, и я уже вижу огоньки огромного крана, стены нового дома, я поднимаю глаза куда-то далеко ввысь, у меня кружится голова. Совсем рядом стоит старинный двухэтажный дом, его нельзя сносить, он памятник и он почему-то продаётся. И я знаю, что это должен быть мой дом. Был когда-то. Но под ногами фигурная плитка, ей нет конца, от неё тоже кружится голова и темнеет в глазах. Всё в современном мире ведёт к моему и твоему сумасшествию. Увеличивается количество этажей на домах, количество информации, но уменьшается жизнь.

 

Виктор. Это к чему ты?

 

Мария. Когда хочешь, чтобы была ночь, всегда бывает день, когда хочешь, чтобы было лето, то обязательно – зима. Всё всегда не так и не вовремя. Я ждала тебя двадцать лет. Постоянно думала – а вдруг приедет, а вдруг всё получится, и всё заново пойдёт. Вдруг мне не придётся сидеть одной и слушать поезда эти? Ты приехал, но очень поздно. Я не жду тебя. Мне надоело.

 

Виктор. Послушай, у меня такое ощущение, такое чувство, что это не ты мне говоришь, будто бы когда-то я знал совсем другого человека. И это не из-за того, что я тебя так давно не видел. Нет. Ты другая стала. Совсем другая.

 

Мария. Не нравится – не пей мой чай тогда. Не пей. Не сиди тут. Уходи.

 

Виктор. (Улыбается.) Такая же. Нравится. Почему не сказала сразу, что сын у нас с тобой есть? Не понять видно.

 

Мария. Потому что совсем незачем это было тогда. Ни тебе. Ни мне. Ты молодой. Ну, жил бы со мной, как в муке, потому что, мол, должен, обязан жениться на мне. Из-за этого надо было написать? А я бы мучалась, на тебя глядя. Потому что я никогда и никого в жизни ни к чему не принуждала и принуждать не хочу.

 

Виктор. А если бы вдруг мне понравилось. И мы бы с тобой счастливо все эти годы прожили. А? Об этом не задумывалась ты?

 

Мария. Хотела сына я. Никто больше. Ты сказал, забыл, что ли, аборт сделать? Мать – без мужа не пущу в дом с ребёнком, подруги отговаривали. Только брат посмотрел так серьёзно на меня и сказал – решай сама, жизнь твоя, даже соваться не стану. Теперь вот Андрюша у меня. Спасибо, Господи, что не послушала тогда никого, что только сердце своё. А ты говоришь – напиши. Нам и одним неплохо было. И есть, то есть.

 

Виктор. Знаешь, я ведь пятнадцать лет в поездах не ездил, я понял, что мне хочется выходить из поезда на каждой остановке, у каждого места красивого. Выходить и жить там. Жить каждую секунду жизни. Не пропуская ни – че - го.

 

Сцена четвёртая.

 

Стемнело. Виктор и Мария сидят за столом, на кухне. Светит торшер.

 

Мария. Что за гостиница?

 

Виктор. Да тут, рядом, ближайшая. «Берёзка», что ли, называется.

 

Мария. Ага. Есть такая. Ты смотри. Там до двенадцати пускают.

 

Виктор. Да мне надо, понимаешь. Мне ж уже послезавтра на работу тащиться. Билет купил на завтра. Я его дождусь обязательно.

 

Мария. Надо. Столько лет не надо, а теперь надо. Понадобились. К чему бы это? Может, землетрясение ожидается? Не слышал прогнозов?

 

Виктор. Перестань ты.

 

Мария. Я то что? Я сама беспокоюсь.

 

Входная дверь открывается. Заходит Андрей и Анна. О чём-то шепчутся, смеются. Проходят в комнату.

 

Мария. Сын, это ты пришёл? Чего прячешься? Не один, что ли?

 

Андрей. (Из комнаты.) Мам, давай завтра поговорим. А? Устал я, понимаешь. Язык – и тот не шевелится.

 

Мария. Выйди на минутку. И покажи с кем пришёл. Всё ж таки не чужие мы с тобой, чтобы ты скрывал от меня кого-то.

 

Андрей выходит из комнаты. Заходит на кухню. Смотрит на Виктора. Потом на маму. Садится на стул.

 

Андрей. Вы живой? Жив… Я не думал, что возможно это. Это… вы…

 

Виктор. Как видишь. Жив - здоров. Что станет со мной. Те люди, которые не нужны никому, когда не помнят и не любят их - они и живут дольше всех. Повелось уж так. Если я пойду, поеду и вдруг случайно попаду под машину, она наедет на меня. Если и случится такое, то, что тогда-тогда пятно это-под названием жизнь моя, пятнышко, еле видимое в пространстве, совсем невидимое в мире. Оно исчезнет. Не станет ничего.

 

Андрей. Я извиняюсь. Я не хотел. Я расплачусь с Вами. Поверьте. Я денег заработаю и вышлю вам. Так получилось, простите.

 

Мария. Здорово, сынок, ты, отца чуть родного не прихрохнул. Отомстил ему, да?  Молодец, сынок. Ну даёшь ты, сынок.

 

Андрей. Неправда это. Брехня всё. Не может он быть им. Ты говорила – он мечта девушек. Он кто? Он мечта? Его днём увидишь-испугаешься. Не отец он. Нет у меня отца. А зачать любой может. Ни отец это. Врёшь ты всё. Врёшь.

 

Виктор. Как по-хорошему думал, приехал, подарок вёз тебе. На книжку денег положить хотел. Четыре года откладывал. Знал, что сыну. Алименты мои. А ты так со мной…

 

Мария.  (Виктору.) Купить себе счастья хочешь? Оставаться не получится. Чужой ты нам. Чужим пахнешь. Будто первый раз вижу. Получаешь хорошо? А мы десять лет мыкались, копейки считали, гречку на воде с растительным маслом ели. И ничего, вон, выросли какие. Не нужен ты нам.

 

Виктор. Уголовники выросли. На человека с ножом. Подам на тебя, раз так. Чего терять мне. Никто не докажет, что сын ты мне. Я и говорить не стану. Скажу, что нашёл тебя. И в тюрьму тебя посадят.

 

Андрей. Это тебя в тюрьму. Нельзя детей кидать своих, а через двадцать лет приезжать и деньги в нос совать.

 

Из комнаты выходит Анна. Мария видит её. Открывает рот. Сказать не может ничего. Анна оглядывает всех. Смотрит на Марию. Начинает смеяться. Долго. Гнусно.

 

Анна. Ну, здрасьте, Мария Степановна. Молодое поколение приветствует вас!

 

Мария. (Садится на стул). Ты-то здесь как? Это ни день, нет, это ад какой-то. Сумасшедший дом, говорят, так нет, там получше будет, спокойнее, чем у нас здесь. (Ане.) Убирайся отсюда, а, по-хорошему. А то я, сама знаешь куда, позвонить могу. Из квартиры моей вон иди. Столько лет прожила, а такого чуда не видывала.

 

Алексей подходит к Анне. Приобнял её. Анна опять смеётся.

 

Андрей. Нет, мать, извини, ты не лезь в дела наши, я сам уж решу – кого мне приводить сюда и с кем жить. Ты не закон мне. Я тоже прописан здесь, имею полное право на половину жилплощади. Не нравится – меняться давай. Я не буду с тобой жить вечно.

 

Анна. Съели, Мария Степановна? Ваша логика устарела. Не так молодёжь учить надо, не тому то есть, соответственно. А Вы всё в светлое будущее верите?

 

Виктор. Ты как говоришь, она кто тебе?

 

Анна. А никто, потому и говорю так.

 

Мария. Пять лет её, с девятого класса, как в училище пошла, всему её научила, и как за станком работать, и как в жизни крутиться, как жить по-честному. А она такое мне. Стыд на всю жизнь мне. За что она мне так? За что ты мне? Скажи, раз встретились, ответь мне. Зачем слушала меня, зачем пять лет из себя строила?

 

Анна. За то, что пирогами вкусными, свойскими прикармливала, а то у меня не пекли их, да за голубцы ещё и за чай бесплатный с сахаром. Да, ещё за билеты в кино бесплатные. А больше-то и не за что было. Всё как у всех. Думала, ты умнее и знаешь больше всех, да нифига подобного. В жизни не так всё. В жизни всем поступаться надо, перешагивать через всё. Идти себе дорогой и не сворачивать.

 

Мария. И детей своих подкидывать, будто они чужие тебе совсем. Так, что ли?

 

Анна. Если жить мешают, то и это не страшно. Попробовать однажды только. Разочек всего. И ничего страшного не будет.

 

Андрей подошёл к матери, смотрит на неё. Долго. Серьёзно.

 

Андрей. А где теперь он?

 

Мария. В доме ребёнка или забрали его кто. Не знаю я. Моё дело маленькое – пристроила и хорошо.

 

Анна. Твоё дело маленькое. Так и есть. Сиди и помалкивай. А мы с Андрюшей в комнатку пойдём его. Да ведь, Андрюш? И никто запретить не сможет.

 

Андрей. Ты совсем рехнулась? Ты для этого уезжала? Да? Скрывалась от меня? Для этого всё?

 

Анна. Можно подумать, моего ребёнка ждали тут. Сам сказал – повременить надо, мамочка не поймёт твоя. В двадцать лет уже отец. Забыл, что ли?

 

Андрей. Вон убирайся. Из жизни проваливай моей. Строй себе своё будущее светлое. Без меня строй. Не надо мне таких. Тебя мне не надо. Никогда больше. Бесчувственная тварь. Вот ты кто. Если бы не мать рядом, я б убил тебя, я б ударил тебя так, что не встала бы больше.

 

Анна. А ты так всю жизнь и будешь с мамочкой своей жить, за платьице держаться её, ходить с ней нога в ногу. И в один день помрёте. Пирожками подавившись, с капусточкой.

 

Андрей «кидается» на неё, валит на пол, бьёт, руками, ногами. Виктор и Мария его оттаскивают, все кричат.

 

Сцена пятая.

 

День. Лето. Яркое солнце светит в глаза прямо. Ослепляет. Опять очки тёмные дома забыты. На полке пылятся. Парк. Где качели задевают небо. И, кажется, можно угодить в облака. Запах сахарной ваты, попкорна, новеньких надувных шаров, звуки живого оркестра. Из местной филармонии пригласили. Играют полдня на жаре, торчат на сцене. Виктор, Мария, Андрей и Аня идут по парку. Жмурятся от солнца. Аня ест вату.  Андрей её обнимает, что шепчет на ухо. Подошли к сцене. Смотрят на музыкантов, улыбаются. Совсем рядом со сценой – «Чёртово колесо». Андрей купил билеты в окошке кассы, вот уже вчетвером они отдают билеты мужчине в белой прозрачной, «в сеточку», майке, вот они уже садятся на пластиковые «кресла», вот уже видна крыша сцены, пятнадцать маленьких музыкантов с инструментами, зелёные газоны с фиолетовыми цветами, счастливые дети, катающиеся на блестящих на солнце лошадках. Уже видны крыши близлежащих к парку домов и учреждений. Благодаря солнцу яркому всё кажется очень красивым, потому что всё блестит, переливается, как в игрушке детской, с цветными стёклышками внутри. Вдруг чертово колесо начинает падать, «кресла» вылетают из своей оси, люди летят в воздухе, музыканты смотрят вверх, но продолжают играть, будто и не случилось ничего.

 

Сцена шестая.

 

Ночь. Поезда ещё слышнее. Так грохочут, что телевизор не слышно. Приходится делать громче, тем самым, нарушая тишину ночную.

Когда проходит поезд, закрывается переезд. И все машины стоят рядом с железнодорожным полотном и смотрят, смотрят на вагоны, считают их или просто думают. О чём-то. О чём-то своём. О чём-то таком, о чём можно подумать на протяжении целого состава. Потом опять. Сцепление, газ, передачи. Дорога, дом, завтрак, ужин, работа. И опять ничего нет. Нет мыслей. Опять до следующего шлагбаума, запрещающего проезд. Куда-то мчатся вагоны эти. Куда-то туда, где должно быть всё по-другому. Не лучше и не хуже, а просто не так. Не так, как сейчас. Потому что так, как сейчас, так нельзя. Вагоны смотрят на чуть блеснувшие глаза водителей в темноте и читают их мысли. Потому что они вечны. В сравнении с человеком всё  вечно.

 

В машине Девушка и Парень. Играет радио. Парень отбивает ритм какой-то песни пальцами на руле. Девушка смотрит в окно, зевает. Она беременная.

 

Парень. Ты не можешь по-хорошему. У тебя везде не как у людей. Просил тебя. Не надо этого. Просил, нет?

 

Девушка. Я что тебе – я робот, что ли? Я, специально, думаешь? Подружкам веришь своим? Дороже они тебе?

 

Парень. Я сам объективно смотреть на вещи могу. Не думай ты. Стерва ты, вот ты кто. Поняла, стерва. Стервятница просто. Жила всё, в девочках ходила, в институте своём на пятёрки сдавала всё. (Передразнивает её.) Химию не повторишь со мной, нет? Мне конспекты взять надо, я болела неделю. Боюсь, не догоню по учёбе… И нате тебе, разбарабанило за ночь. (Смеётся).

 

Девушка. Зачем ты так? Игорь, не говори ты так. Ты зачем так? Нельзя говорить такое. Тебя Бог услышит. И проклянёт имя твоё. И ребёнка твоего тоже.

 

Парень. Давайте без Бога, а. Договорились же. Забыла? Не верю я ни в кого. В себя верю только. В силу и волю свою. И тебе рекомендую.

 

Девушка. Извини. Я нервничаю. Я когда поезд вижу, я всегда такая. Мне грустно всегда. Он едет, он уходит вдаль. А я остаюсь. Понимаешь? А надо запрыгнуть обязательно в него, не побояться. Игорь, ты понимаешь меня, Игорь. Нельзя бояться того, что далеко за горизонтом, там, куда уходят все поезда.

 

Парень. (Смеётся). Прыгай, давай. Ага, сейчас прямо. Давай. Я помогу тебе, подтолкну. Полетишь так, что забудешь обо всём.

 

Девушка. Злой ты. Я вдруг вчера поняла это. Когда ты с матерью говорил своей. Что она сделала тебе? Ты зачем так? За что ты с ней так? Ты знаешь, что нельзя быть злым таким. Тебя злость съест. Как червь, который в кишках сидит. Она изнутри тебя. Наверное, это конец, Игорь, наверное, у нас с тобой не может быть ничего больше. Мне кажется, что жизнь, это длинные закольцованные рельсы. А дни, которые пролетают, это шпалы. Иногда шпалы вылетают, ломаются. И думаешь всё. Но рельсам не будет ничего. Я говорю конец, на самом деле всё хорошо опять будет. Как обычно.

 

Парень. Хочешь в отряд защиты доброты вступить. Не поздно, думаешь? Срок – то не маленький у тебя. С таким поздняк метаться уже. Тут ведь анальгин не примешь даже. А ты со злостью бороться. С моей в особенности вредно. Опасно для жизни. Вери варнинг. Вход воспрещён. Шлагбаум закрыт уже, Оля. А ты не поняла? Родишь и всё. Поедешь куда хочешь. Ребёнка матери оставишь. Пусть нянчит. Она согласна. Она добрая. В отличие от сыночка – урода. Старая, правда. Ну ничё. Вытерпит. У них порода закалённая, деревенская раз. А я уж городской уродился, мне, знаешь, Оля, нервничать нельзя даже. Я могу сотворить что-нибудь этакое, что потом все помнить будут. Ты смотри у меня, глупостей не наделай. Найду ведь. Искать везде буду. Не скроешься. Я тебе, пока спала, вживил под кожу штуку такую. Везде теперь видно тебя. Не веришь? Хочешь, покажу, где? (Хватает её за живот). А вот здесь, в животе прямо. (Игорь задирает кофту. Трогает живот Оли.)

 

Оля. Не надо, Игорь. Мне больно т… Продолжение »